из этюдов

МАТЕРИНСТВО.

"Прости, мама, но я не могу ответить тебе тем же... Я чувствую... верю, что прохожу мимо чего-то, возможно, великого... но не могу ответить... "
"Но я прошу не для себя. Малыш, ты должен не мне – себе. Отпусти меня... восвояси... "
"Я не держу тебя."
"Держишь - ты держишь меня мёртвой хватко. Вот именно – судорожно, и не замечаешь этого... "
"Чем я держу тебя? "
"Тем, что не держишь себя - ты не ведёшь себя... по жизни своей - тебя ведут все кому ни лень, а я, не смея отвернуться, должна следить, вмешиваться, и я устала - невыносимо устала жить в твоей жизни. Ради бога, возьми себя в руки - отпусти меня или... или я возненавижу - ты возненавидишь... Господи, прости... "
"Я не возненавижу тебя. Что ты хочешь? Скажи, я сделаю."
"Я хочу... я хочу... я хочу быть в своей жизни – уйти к себе... Прости, ты спрашивал не об этом... Ты... - ты должен быть в своей жизни – сам! Ну как мне тебе ещё объяснить, бедный мой... Я похожа на безумную? "
"Немного, вроде тени отца Гамлета... "
"Господи, ненавижу себя - клоун рыжий... со сломанным заводом…"
"Ну, мама, уж завод-то у тебя в порядке. "
"Знаешь, однажды когда я работала на заводе... вдруг, испугалась, что меня уже нет... Понимаешь - нет совсем... Что я - давно уже не я... И тогда я пошла в единственное место, где можно было закрыть за собой дверь - в туалет: метровый грязный кубик... Расстегнула платье и стала трогать - водить пальцем по плечам, груди, удивляясь их гладкости и теплу... в этом железобетонном аду... "
"Да, у тебя была трудная жизнь. Я знаю, мама, я хочу пожалеть тебя, но не могу. Я пробовал, мама, но не могу - не знаю, почему... наверное, я бесчувственный - бесчувственная скотина, мама; я - злодей, и у меня каменное сердце, мама... "
"Бедный мой, знаешь, однажды, когда ты был маленький - лет пяти - ты подошел к играющим мальчикам, что постарше, долго смотрел, придвигаясь всё ближе, пока они не прогнали тебя, и тогда ты вернулся ко мне и сказал: "Они пригласили меня прийти завтра."
"Я помню."
"Неужели? "
"Ну да, ты мне уже рассказывала... "
"Я? "
"Ну да... "
"А однажды всю ночь буянили соседи, а утром мне нужно было встать рано-рано... "
"Ну да, и ты пошла к соседям просить тишины, и пьяный хам заорал на тебя, что, мол, ты у меня будешь белугой реветь, и тебя почему-то потрясло, именно, что «белугой» - ты рассказывала уже два раза - я уже пытался жалеть тебя, мама... два раза... "
"Но я не рассказывала, как утром одела всё самое лучшее, что было у меня - чёрное кружевное бельё - и минут пять мы с отражением в зеркале молчали, пытаясь совместиться… Понимаешь, сынок, я пыталась собрать себя - изгоняла из своей жизни ревущую белугу, в которую пытались превратить меня той ночью... Знаешь, лестница грязного подъезда и я бегу-бегу, задыхаясь, куда-то - и это не сон, потому что спать мне не дали - бегу, превращаясь в ревущую белугу, обрастая чёрной чешуёй: холодная тяжелая рыба - чужая жизнь… Я не могла так больше, понимаешь - это слишком... "
"Не плачь, мама... "
"Хорошо, но я... не могла прекратить этот бег... Вот, одела кружево, чтобы обозначить себя - проверить, есть ли я ещё, могу ли... зайти к тебе - маленькому, не испугав, ты не помнишь меня? "
"Нет, я не помню тебя: только фото и твои рассказы... Мне кажется, что меня нет, мама, иногда мне кажется, что я живу не в своей жизни, а в твоей... Отпусти меня - я боюсь, что мы возненавидим… Наверное, вы - трагическое поколение, мама, но нет сил сочувствовать - переживать вашу жизнь… вместо своей… Вы видите в нас свой эпилог - это жестоко, мама! Нужно было жить свою жизнь - быть в своей жизни самому, а не “для детей” - не плодить грешников…чтобы было кому лгать…"
"Прости, мой мальчик…"
"Прости, мама…"


ПАТРИАРШИЕ ПРУДЫ.

Вчера звонил сын... Окончился Судный день и опять возник гул близкого шоссе. Есть не хотелось: приправы из тысячелетних эмоций лишили этот день звуков и вкуса...

Однажды в середине эмигрантского марафона я увязла в луже: настоящей, непролазной, огромной, слившейся с небесами - такие бывают зимой на новостройках Иерусалима. Уже стемнело, и вокруг было черно. Руки оттягивали базарные мешки с индюшиными крыльями и мятой хурмой. Двойные чешские боты давно зачерпнули стихию. Окоченевший палец цеплялся за вывернутый зонтик. В шелест дождевых струй вплетался частый стук градин. Говорят, что «тяжело - не значит плохо». Увы, до определённого предела...
Я с вызовом посмотрела в небеса, и они отозвались громом и молнией, осветившей берега моей лужи, скелеты брошенных машин и меня, какой я буду будущим летом, когда хурму в прорванном пакете и моё лицо склюют вороны, мы с лужей высохнем, всё покроется цементной пылью от соседнего заводика, и только обрывки японского зонтика и русской шали будут суетиться на ветру.
Возникло последнее, видимо, воспоминание, как неуклюже прыгала вслед за уходившим автобусом и вдруг обмерла, увидав перекошенным взглядом женщину... Она была одета в чём-то простом, милом, уютном, лёгком, тёплом, изящном... К ней подкатил, ласкаясь и стеля под ноги ступеньки, ручной автобус, а я осталась… И, вот, теперь пожинаю бурю...
Однажды, там, в прошлой жизни я уже встречалась с этой женщиной... В Москве, в ранний советский период жила такая гражданка. Было ей около тридцати - красивая, изящная, грустная. Вокруг кипела обычная примитивная жизнь. Люди добывали жильё, одежду, пищу, отбиваясь на ходу. Одним от такой жизни было тошно, другие входили в азарт и увлекались ею, а третьи просто ничего другого не знали и не задумывались ни о чём. Гражданка жила отстранено, устроено, замужем. Выпала ей доля быть любимой женой совершенно нормального, хорошо зарабатывающего мужчины. Была у неё и домработница - простодушная деревенская красавица. Таких уж теперь нет, а тогда было много. Тогда они были беженцами - возносились, - а теперь, мы…
Гражданка могла даже позволить себе купить цветы по сезону, и, вот, тогда я и увидела её в первый раз. Я как раз висела на подножке падающего на меня автобуса и хлебным батоном вдавливала в него своего расплющенного сына. А она шла мимо - по тротуару с букетиком тревожно пахнущей мимозы - мимо штурмов, жертв, устремлений... Шла с печальным лицом, и мне показалось, что я узнала её... Но тут на спину с лязгом обрушилась дверь, задавленно пискнул сын, и меня увезли тогда…
Может быть, обладателю космических глаз моя жизнь, особенно в её последней части – «вознесение» - и кажется прекрасной... Вполне возможно, что именно эпизод в луже особо силён и от него возникают космические гармонии редких достоинств, но, право же, не стало сил: не могу и не могу больше - даже под угрозой того, что никогда на московских улицах не запахнет мимозой... Всё, довольно с меня. И, рванувшись вверх, я свободно полетела к грохочущим и сверкающим небесам. Трагическая фигурка в мокром стремительно провалилась вниз - тряпичный клоун, уроненный в блюдце с остывшим чаем....
Мимо неслись освещённые окна и... в одном из них я увидела сына, озабоченно взглянувшего на часы. Господи, мне давно пора быть дома. Пора ужинать, готовить суп... Господи, он давно ждёт, пока я тут... бог знает чем занимаюсь... Душа моя согрелась любовью, и мельком взглянув в бесстыжие космические глаза, я понеслась назад к брошенному в грязи телу, продолжающему цепляться окоченевшими пальцами за сумки.

Сын звонил из Иерусалима. Вчера, в Судный день, он долго бродил по университетскому парку. Под синими в сосновых лапах небесами белели здания учебных корпусов и библиотек. Устроившись на скамейке в глубокой тени, мой мальчик читал роман из московской жизни… Таинственно собирались в манящий шепот слова: «патриаршие пруды»... Тревожило забвение детства. Тамошние небеса светлели окошком с ситцевыми занавесками, мягко светилось северное солнышко... и вот, пожалуй, всё... Ширма воспоминаний стремительно сворачивалась, открывая панораму Вечного города - безжалостного, милосердного, знакомого до узнавания лиц...
У подножия университетского холма - ниже ботанического сада - есть пруд. В нём плавают утки и, выбираясь из воды, бродят между столиками маленького кафе и клянчат кусочки лепёшек. Сюда спускаются выпить кофе, лимонад со льдом и опять поднимаются в шумный, горячий город.



ПРОЩАНИЕ.

«Я не хочу, чтобы меня так хоронили, слышите? Все слышали?» - Галя пятилась по коридору, гоня себе под ноги мыльную воду с вялыми цветочными обрывками...
«А как ты хочешь?» - спросил сын.
«Как я хочу - не важно: ты так не сумеешь с твоими тройками... Но заколотить меня крышкой немедленно, как только я испущу дух, и не выставлять в этом кошмарном шоу, прошу тебя...»
«Хорошо, мам... не беспокойся, чего ещё тебе?»
«Ещё вынеси мусорное ведро и эту коробку... Где твой отец?»

Церемония была позади, но Галя уже знала, что эти похороны не отпустят её - слишком идеальным было безобразие всего происшедшего, и она знала, что дальнейшая её жизнь потечёт в изменённом русле, огибая этот день.

Ветхая тётушка обосновалась в проёме двери и, подобно греческому хору, тянула рефреном: «Какие красивые похороны, какие хорошие дети, как всё было красиво...»
Тётушка тоскливо соображала, что ей самой-то не придётся покрасоваться в приличном обществе, как сестре, которая всегда-то была удачливей... Ах, как всё было красиво: гроб в красном сатине... вокруг родственники и сотрудники... и дама - солидная такая, крупная, голос зычный - так, что тётушка всё слышала - ах, как красиво говорила: «непоправимая утрата, горе подкосило... вечная память в сердцах»... Говорят, что обошлась вместе с оркестром в тысячу - дорого, конечно, но ведь и похороны... раз в жизни бывают...
Её собственная дочь была шумной стервой, вернее, «стерва» предполагает некий, хоть и «задний», но ум, а тут было простодушие - то самое, что хуже любого воровства, когда вор... ну просто не понимает, что он вор...
Так, однажды, по телевизору показывали интервью с одним убийцей - кроткое, интеллигентное лицо в круглых очках - убил таксиста. Журналист почему-то давил на то, что таксист был многодетным, как будто, если бы он был бездетным, то и нет проблем - пакостливый способ улизнуть от сути к чувствительным подробностям... Ну и вот, этот малый когда-то в детстве не наигрался в пинг-понг, и осталась у него романтическая мечта о пингпонговском счастье. Но сам-то он - годам к тридцати - уже потерял былую резвость, так что осталось ему только осчастливить кого-нибудь, ну и самому, может, - со вторых рук - словить подачку-другую счастья... И вот, наш смертник убивает таксиста, забирает у него выручку и идёт в спорт-магазин покупать сетку, ракетки и мячики, где его ловят и спрашивают, мол, не понял? А он отвечает, что хотел осчастливить соседских детей и потому невиновен...
Так вот и тётушкина дочка - простодушная - чего хочет, то и делает, и дурного не помышляет, потому что, вообще ничего не помышляет - от природы, что ли... Так что, конечно, если она не захочет, то и не выложит тысячу, но, с другой стороны... может и захотеть... устроила же она себе свадьбу в ресторане «Интурист»...

Должно быть, в каждой судьбе есть свой ландшафт - места прекрасные: горы, покрытые лесом с ручьями, устремляющимися в цветущие долины… и безобразные: зыбучие пески, болота с ядовитыми туманами и колючей проволокой, торчащей из бетонных обломков... Ландшафт этот меняется всю жизнь - экологические катастрофы, или, напротив - вдруг - прорастает, Бог знает откуда, разнотравье, как в четвёртый, кажется, день творенья, и в центре, конечно, дерево с райскими яблочками.. Отведать его или нет…

Галя смотрела, как в ведро льётся вода...
Райские яблочки терпки на вкус, но варенье из них превосходное. Нужно только правильно приготовить: наколоть немного и бросить в кипящий сироп, но не варить, а дать настояться несколько часов, а потом выбрать аккуратно - один за одним - и опять кипятить сироп до сахарных пузырей, затем ссыпать туда потяжелевшие уже яблочки - так раз пять или шесть, пока не станут они медового цвета... Ах, такое варенье с янтарным чаем осенью, когда моросит холодный дождь, а из синей чашки выглядывает оранжевый абажур...

«Господи!» - из горла склонившейся над ведром женщины вырвались спасительные рыдания - впервые за этот безумный день: «Господи, подай ощутить твою осень...»

Серёжа вышел с мусорным ведром. Конечно, мама увидела его кривую улыбку, когда эта жуткая тётка с оранжевой башкой выступала... над бабушкой... - мама сделала страшные глаза... Но Серёжа, как будто, точно... увидел в глубине маминых глаз - тоже - судорогу смеха - того, что исказил и его губы... или это было отражение? А потом мамины глаза сделались из страшных... умоляющими... и всё успокоилось... Оранжевая башка оказалась бликом полуденного солнца, а он, бабушка и мама неподвижно стояли в центре пыльной площадки, окружённой тополями...
«Мама, прости, ты так просила» - сказала Галя.
Бабушка пожала плечами: «Да, спасибо, и вы простите - я не знала... Теперь всё выглядит иначе... Ну да ладно, не всё ли равно - теперь, когда... ты, я, Серёжка... сумели проститься...”



ПАУЗА.

Пошлая пьеса, как её не ставь. Тема исчерпана - вывернута наизнанку и висит, как дырявый карман с прилипшими табачными крошками. Я ловлю себя на том, что мне досаден любой шум: аплодисменты ли, свист ли. Пожалуй, самое прекрасное, что я знаю - это тишина. В нёй есть живая мысль, ещё не воплотившаяся в кривляющиеся маски. Реальность сосредоточена в паузах.
Пожалуй, мне ближе диалог из пауз. Это могла бы быть гениальная пьеса…
Декораций нет, нет бесчисленных пар спасающихся от творца тварей… ну, разве, пожалуй, пони - маленькая добрая лошадка с рыжей гривкой - простодушная, не хищная. Его можно кормить овсяными хлопьями, переживая любовь и нежность, которых хватило бы для всего мироздания... И вот, выходит человек и молча кормит пони, а тот деликатно ест, вздрагивает атласной шкуркой, помахивает хвостом, прикрывает от удовольствия глаза, и всем видно, как счастливы эти двое и как это… по-настоящему - так, что даже не завидно. Форма так проста, что излишества исчезают сами по себе, а душе открывается суть - возникают покой и ясность, ради которых и стоит в театр ходить.
Посозерцали, помолчали, отдохнули от зависти и суеты, душу подлечили и вернулись в свою самодеятельность - в домашние водевили и трагедии с хорами из цыган, переодетых в греки, и наоборот.
Там крутят одну и ту же пластинку и оглушительно вопят под неё: "Парижские каштаны жареные - два су… невинность непродажная - всего одно колечко… любовь, любовь до гроба, попробуйте, свежая… цивилизация, господа, импортная… улыбки, десять штук в упаковке… держите вора - украл моё вдохновение - держите… скандальные мемуары: "Образ Авеля в лирике Каина"… отдай мою пудру, скотина… йоги - йоги - ничего не берут в голову… папаши и мамаши, налетайте - стакан воды перед смертью… вещи в себе, подержанные… вундеркинды - родительское утешение…"
Ну, вот... А раз в месяц или в полгода (у кого как получается)… пауза…
Женщина жарит каштаны… ноябрьский ветер обрывает и уносит искры огня… жаровня едва дышит... смеркается, покупателей, похоже, больше не будет. Ещё посидеть… или идти?




1998-2001гг.

©
URL : http://www.geocities.com/akhtman